болтал всякой херни.
…Трупы зелёных мужиков сожрали местные собаки (и кое–кто из пенсионеров, не будем показывать пальцем). Колодец залили бетоном, похерив там Федины кости.
Снова расплодилось множество бомжей и бомжих, а старушки могли безбоязненно выносить мусор после девяти вечера… И никто в городе и предположить не мог, что это всё случилось благодаря щуплому десятилетнему децлу Васе – в широких папиных штанах, из–под которых торчали трусы из нацистского флага; с цепью от сломанных папиных часов, болтающейся сбоку; в рваной, опять же папиной, клетчатой рубашке; с выбитыми передними зубами и целлулоидным шариком вместо глаза. С заплёванной коротко стриженной (по причине вшей) тыквой. И никто не думал, видя Васину личность: «Вот идёт герой!», а все почему–то думали: «Чё это за чмо?». И ребята из двора били Васю ещё сильнее и втыкали ему иглы под ногти.
Но Васе было по хуй на всех, он приходил домой и всю ночь сидел, прижав к уху трубку, и слушая усталое:
– …Я лижу его, ритмично сжимая и отпуская….
Дистанированное чувство
…Can you tell me which flowers going to grow?
Can you tell me? You say you can but you don’t know.
Ike, Tay and Zac Hanson
– Его нельзя любить, – сказала Настя, расщелкивая семечку.
– Нельзя не любить, – поправила Машка.
– Нет. Его нельзя любить, – спокойно повторила Настя – Его невозможно не любить, но его нельзя любить.
– Почему?
– Бесполезно. Как «Иванушек» на постере. Даже хуже.
– Чем же хуже?
– Они нереальные. Они – просто картинка. А он живой и ходит рядом – только руку протяни. Он доступен, но он недоступен. Это тебе всю жизнь испортит.
– Ну ты загнула! – возразила Машка – Положим, не жизнь, а максимум неделю.
– Не–ет… – усмехнулась Настя глядя в пространство – Это ты так думаешь.
Настя училась на втором курсе и все знала. Якубов – бабник и позер. Машка – наивная первокурсница. Эти два понятия не сочетаются.
Машка вышла в коридор. Около расписания стоял Якубов. Кудрявые волосы, мятая футболка, джинсы наперекосяк, ботинки на толстой подошве. Но по–другому и не надо. Одежда лишь прикрывала его тело, а не сливалась с ним воедино. Другие напялят рубашку, свитер, жилет – и такое впечатление, что родились в этой амуниции. Но Якубова и свитер с жилетом не испортили бы.
Он постоял и пошел в аудиторию, красивый, приятный. Ноль внимания на Машку. Нужна она ему. Где она и где он? Жлоб. Самоуверенный дурак.
Машка вернулась на место, села за парту и минуту подумала. Затем вырвала из блокнота листок и, стараясь писать не своим почерком, вывела: «Здравствуй, солнце. Вставай, пожалуйста, пораньше и приходи в Универ почаще. А то мне без тебя темно и грустно…», подумала еще немного и подписала «М. Н.». Потом свернула листок и написала: «Якубову А., 3 курс».
Осталось только прикнопить записку на расписание. Машка вышла из аудитории и огляделась. Народу было полно, но Якубова не было. Она подошла к расписанию и внимательно просмотрела все объявления. Потом отковыряла кнопку, прикрепила записку и уставилась на объявления. Она ни при чем. Она просто читает объявления. Кровь колотилась в висках так, как будто Машка пробежала два круга на физ–ре в парке.
Назавтра погода была на удивление хорошая. Солнце еще не проснулось окончательно, но уже грело, когда Машка дернула тяжелую дверь с резной ручкой и окунулась в каменную прохладу Университета.
Машка поднялась на четвертый этаж, кивнула однокурснику Краеву, сказала: «Привет» Насте. Прошла мимо расписания, краем глаза окинув всевозможные бумажки, ища взглядом что–то типа «Первый курс сегодня не учится» и замерла…
На расписании висела записка. «к М. Н. от С. Я.»
Прилепленная скотчем.
Буквы – черной ручкой.
Машка дрожащей рукой оторвала записку и развернула.
«Здравствуй! Я, конечно, тупица и идиот; но что же значат инициалы «М. Н.», прости, не понял… Встать я сегодня (27. 04) смог аж в 7. 40, но путь мой лежал в другую сторону, так что извини!!! Напиши мне чего–нибудь доброго…»
Машка стояла, как пришибленная. Смысл написанного доходил до нее частями. Сначала «здравствуй», потом восклицательный знак… Машка огляделась. Вдруг Якубов стоит где–то поблизости? А она – схватила, не подумав… Вот тебе – осторожность! Идиотка…
Подошла Настя. Внимательно посмотрела на Машку.
– Ты чего?
– Ничего… – щеки Машки загорелись.
– А в руке чего?
– Записка, – ликующе прошептала Машка. Счастье перло из нее и хотелось с кем–нибудь поделиться. Она протянула листочек Насте.
– Сэ… Я, – громко прочитала та и перевела – Саша Якубов… Эгэ… Семь сорок… Чего–нибудь доброго…
Она протянула записку обратно.
– Фигня все это. Он тебя, наверняка, с кем–нибудь спутал.
Машка не хотела так думать. Якубов – не жлоб и не самоуверенный дурак. Он хороший. Иначе зачем ему писать «прости» и «напиши чего–нибудь доброго»?
– Ты не в школе. Он просто вежливый, – Настя разгрызла семечку и сплюнула шелуху в кулак.
– Он мне улыбался, – вспомнила Машка – Один раз в коридоре. Потом, когда в аудиторию заглядывал…
– Ты не в школе, – повторила Настя, разгрызая следующую семечку – Он уже взрослый. Ты на него пялишься – вот он и улыбается. Из вежливости. Или как звезда. Типа, ты – его поклонница.
Машка ужаснулась:
– Ты думаешь, он знает?!
– Да нет, наверное. Он просто вежливый.
К расписанию подошла девушка с третьего курса. Короткие волосы, очки – ничего особенного. Фигура стандартная. Серость. «Она учится с Ним, – подумала Машка – Вот повезло! Видеть Сашу каждый день три пары подряд… Счастливая!» Хотя девушка в очках вполне могла бы быть влюблена в какого–нибудь недоступного пятикурсника и страдать. И не быть счастливой.
Машка написала еще записку. Приписала: «Якубову Саше». Повесила на расписание. На следующей перемене записки не было. Значит Якубов Саша ее уже прочитал.
Но ответ писать он не торопился.
Машка подошла к расписанию, окинула стенд взглядом.
Ничего…
На следующей перемене пришла Настя.
– Ответил?
Машка отрицательно покачала головой.
– Ну ничего, – ободрила ее Настя – Может он тебе поэму сочиняет… А ты его видела?
Машка снова покачала головой. Отрицательно.
– Ну ничего, – повторила Настя – Может он поэму пишет…
Раздался смех. У расписания стояли Якубов и девушка в очках. Он обнимал ее за плечи, а она его за талию. Они стояли обнявшись и смеялись. Наверное, от счастья. От того, что вместе. Она ему что–то громко сказала. Он не ответил. Но улыбнулся.
У Машки замерзли щеки.
– Позер, – презрительно бросила Настя и Машка
